|
Федор Чанышев
ОЧЕРК
(воспоминания из прошлого Елатьмы)
После Октябрьской революции, в конце декабря месяца 1917 года на Волге среди водников шли разговоры о том, что пароходы у хозяев скоро отберут в собственность государства. Я был тогда помощником капитана парохода, который зимовал близ Нижнего Новгорода в затоне Собчино, и был избран секретарем в затонский комитет профсоюза водников. В тот год я женился на сельской учительнице, школа которой была в восьми километрах от затона. Мне было двадцать семь лет – вот я и решил поехать в отпуск на 10 дней к отцу, который жил в трех километрах от города Елатьмы, в деревне Нижняя Козлань – показать ему свою молодую жену. Отец жил в меленьком домике в три окна. Мы, сыновья, присылали ему деньги на постройку, так как мы все уже до этого несколько лет работали – старший брат Андрей – агрономом в Угличевском уезде, Борис – учителем гимназии в Харьковской губернии, а я, как уже сказал, – помощником капитана парохода. До этого отец жил в Елатьме на квартирах – дома своего не имел. Товарищи по комитету отпустили меня по такому исключительному случаю – показать сноху свекру. Вот мы с молодой женой взяли с собой маленькую дорожную корзинку и отправились пешком на вокзал в Нижний Новгород. С большим трудом мы попали на площадку вагона пассажирского поезда, шедшего через Арзамас до Мурома. Так и доехали до Мурома. Мест в вагоне не добились. От Мурома до Бутылиц ехали на товарном поезде – на площадке кондукторского тормозного вагона. Погода была не очень морозная – 10 градусов. От Бутылиц до Меленок нас прихватил к себе вольный ямщик Карлинкин, на своей лихой тройке. Он вез в Елатьму каких-то незнакомых, в военной форме, и, несмотря на их протесты, он нас все-таки втиснул в розвальни. Попутчики всю дорогу молчали, и мы с женой, прижавшись друг к другу, закрывшись шалью, как бы от холода, шепотом говорили между собой. На постоялом дворе в Меленках, где Карлинкин кормил лошадей, мы с женой вошли в большую комнату погреться. И здесь я увидел каких-то не знакомых мне военных в шинелях с погонами. Они сидели за столом, уставленном бутылками с выпивкой. Наших попутчиков здесь не было. Освещение было плохое, лампой семилинейкой, стоявшей на столе. Мы присели в темный уголок комнаты на свою дорожную корзинку и, достав из нее пирожки с картошкой, поели их, оставшись незаметными. Я был одет в гражданское пальто. Сидевшие за столом были сильно «под хмельком» и рассказывали друг другу пошлые анекдоты. Так мы просидели, немного прикорнув, пока лошади отдыхали и кормились. Наконец, Карлинкин, войдя в комнату, крикнул: – Федор Иванович, поехали! В санях уже сидели четыре женщины, ехавшие в Касимов, а мужчин уже не было, они не стали, видимо, дожидаться, пока Карлинкин покормит лошадей и, наняв свежих лошадей, уехали. Женщин Карлинкин довез до Ардабьева и передал их ардабьевским ямщикам, а нас довез прямо до Нижней Козлани. Отец, услышав звон бубенчиков и колокольчика, вышел встречать нас с фонарем, так как был уже вечер, и все извинялся, что не мог предупредить елатомских ямщиков, чтобы они меня захватили в Бутылицах (я его предупредил телеграммой о своем выезде). Я сказал отцу, что лошадей в Бутылицах было много, а поехали мы с Карлинкиным потому, что он меня часто привозил и отвозил, когда я учился в речном училище и приезжал к отцу на каникулы, и после, когда я уже работал и приезжал на зимовку домой. Отец меня ввел в курс дел, творившихся в Елатьме – сказал, что штаб «контры» находится в доме Поповой Марии Андреевны. Утром другого дня я оделся в меховую тужурку, а жена в беличий жакет и валенки, и мы пошли в Елатьму. Я намеревался побывать у бывших моих знакомых девушек, с которыми дружил и имел на них «виды», но мне они в свое время отказали. И вот я хотел им теперь показать, какая у меня жена – не им чета, а они до сих пор сидят в «старых девах». Девушка Лиза квартировала недалеко от церкви Благовещения в доме Беляева, торговца мясом. Вот тут-то я и похвалился своей женой. Мать Лизы Любовь Александровна, была очень довольна, что я показал ей свою жену. Зная меня с детства, она всячески расхваливала, меня моей жене, а Лиза только посматривала, иногда насильно улыбаясь. Особенно понравилось Любови Александровне, когда я похвалился, что у моей жены хороший голос, и они с Лизой спели дуэт из оперы «Пиковая дама» – «Уж вечер, облаков померкнули края», аккомпанировала на гитаре моя жена. Наступил зимний вечер, и я вспомнил, что мне еще надо зайти к Поповой и передать письмо из пароходства Зарубина от бухгалтера Шарапова, который ей сообщал о положении в пароходстве. Попову это интересовало, так как четыре парохода этого пароходства были у нее в залоге. Он также писал ей и о том, что на Волге ходят слухи, что пароходы скоро отберут у хозяев – национализируют. Он также предупреждал, что напрасно Поповы затеяли «контру», так как советская власть твердо держится в Нижнем Новгороде и других городах и что помощи им ждать неоткуда и затея их с сопротивлением советской власти лопнет как мыльный пузырь. Бухгалтер Шарапов был зятем Ф.Г.Шелоумова, управляющего делами Поповой, и был честный и порядочный человек. При национализации флота мы его выбрали комиссаром нашего пароходства. Письмо Шарапов мне прочитал перед тем, как заклеивать конверт, чтобы я не подумал, что везу какие-либо контрреволюционные сведения. Пришли мы к Поповым и, как обычно, разделись в передней у вешалки. Тут я заметил много офицерских шинелей, сваленных в углу, так как вешалки не хватило, или из-за конспирации, но они были завешаны задернутой драпировкой, и она немного отодвинулась, так как горничная задела край, вешая нашу одежду на крайний крючок вешалки, и не торопилась задергивать драпировку, так как знала меня хорошо – я часто приносил от отца бумаги Поповой для подписи, ведь отец мой более 30 лет был поверенным по судебным делам у Поповой. Горничная сразу без доклада пропустила нас по коридору в столовую, где было много гостей. Они сразу же прекратили разговор, как только мы с женой вошли. Мария Андреевна поднялась из-за стола, и, узнав, зачем я пришел, повела нас в свой рабочий кабинет.
Мария Андреевна Попова
Тут я познакомил ее с моей супругой и получил от нее комплименты, относительно моей жены. Тогда я передал ей пакет от Шарапова.
Адрес на одном из почтовых посланий на имя М.А.Поповой
Она, прочитав послание, видимо, огорчилась положением дел в пароходстве, особенно тем, что пароходы национализируют и все деньги, которые она давала в долг под залог пароходов, ей возвратить не удастся. Мария Андреевна спросила меня, верно ли Шарапов пишет, что их «затея» потерпит фиаско, что пароходы отберут, и советская власть в других городах крепка? Я все это подтвердил и сказал, что я секретарь затонского комитета, и что, видимо, комитет будет распоряжаться в затоне как ремонтом, так денежными делами и кадрами, и упомянул, что в нашем затоне зимует всего около 30-ти пароходов. Мария Андреевна вышла из кабинета, а мы посидели минут десять и хотели было уходить, так как поручение Шарапова я выполнил, и нам больше делать здесь было нечего. Но тут Мария Андреевна вошла, а за ней горничная внесла на подносе по чашке кофе с сухарями и поставила на стол, а за ней вошел и сын Марии Андреевны Иван, которого я знал еще гимназистом.
Иван Иванович Попов, Фото приблиз. 1915 г. (Восстановлено Н.Зиновиным в 2013 г.)
Он учился на класс младше меня, и еще он «отбил» у меня мою «первую любовь» Шуру Алямскую. Одет он был в военную форму подпоручика. Поздоровались без рукопожатия и он заговорил со мной. Видимо, Мария Андреевна уже успела кое-что пересказать ему из нашего разговора, и он стал меня уговаривать не возвращаться в Нижний, а остаться в Елатьме. Упоминал, что мои братья были революционерами, да и он, как и я, в свое время, за то же был исключен из гимназии. Но я ему прямо сказал, что он «поет не из той оперы» и что убеждения мои не то, что их. Тогда он пригрозил мне, что мы из Елатьмы не выйдем без пропуска от их штаба, а он не даст такового. Но я ему возразил, что Елатьму я хорошо знаю с мальчишеских лет и найду «лазейку», через которую мы пройдем незамеченными. Он сказал, что вряд ли нам это удастся, потому что на всех дорогах стоят заставы, и перечислил их, давая понять, что наше положение безвыходное, и хотел этим меня поймать, полагая, что я расскажу про свою «лазейку». Но я как бы пропустил это мимо ушей. Соблюдая этикет, выпив по чашке кофе, и отказавшись от повторной порции, которую Мария Андреевна не так уж и усердно предлагала, мы ушли. Действительно, когда мы подошли к пруду «Киселюхе», от которого дорога идет на Нижнюю Козлань, а дальше на Ардабьево, мы были задержаны пикетом. Тут за старшего был Иванов Петр, который сначала окликнул нас, а потом, узнав меня, так как раньше учился в гимназии, спросил, почему я в такое неположенное время иду из Елатьмы, и предупредил, что будет стрелять, если мы пойдем по этой дороге. Тогда мы вернулись и пошли к задуманной мною «лазейке». Жену я предупредил, что, может быть, придется идти по глубокому снегу, местами по пояс, на что она мне сказала, что ей не впервой, потому что она часто в метель ходила от своих подруг домой через овраги и ложбины, и она надела на всякий случай фланелевые рейтузы. От «Киселюхи» мы пошли задними улицами города, вышли к больничной площади и возле домов прошли к оврагу, который идет от земляного моста больничного пруда в сторону Оки. Шли вдоль оврага между забором и сугробом, который образовался на расстоянии метра от него после вчерашней метели. Так мы дошли до нижней Слободки, пересекли ее и садами спустились на берег Оки, увязая по пояс в снегу. (Примечание редактора. На фотоснимке вверху – ул. Пятницкая. Справа виден забор гимназического общежития, вдоль которого Ф.Чанышев с супругой пробирались в нижнюю Слободку.) С поста, который был у Казанской церкви, нас не заметили. Прижимаясь к снегу, мы вышли на Остров. (Примечание редактора. В то время верхняя оконечность Острова начиналась немного ниже больничного оврага). Таким же порядком мы добрались до Бычка, от которого была дорога на Иванчино, а потом по большой дороге добрались до Верхней Козлани и оттуда уже по лесной вырубке пришли домой в Нижнюю Козлань. Отец очень беспокоился, так как мы вернулись около двух часов ночи. Переодевшись в сухое, мы с женой забрались на русскую печь и долго рассказывали отцу про встречу с Поповой, свое путешествие и приключения. Утром к нам пришли десять козланских крестьян, желая узнать новости от человека, приехавшего из большого города. Я им рассказал, что советская власть в Нижнем Новгороде держится крепко, так как там много рабочих на заводах и фабриках, а также в затонах, где водники скоро отберут пароходы у хозяев, что мне известно, как секретарю затонского комитета. Рассказал им по их просьбе, что такое Красная гвардия. Они спросили, как мы выбрались из Елатьмы, так как на дорогах везде стоят посты и вечером без пропуска из Елатьмы никого не выпускают. Я пересказал им разговор с Поповыми и что Иван предлагал мне остаться с ними, и так как я не согласился, то не дал нам пропуска, но мы нашли «лазейку» и рассказал весь наш путь. Они от души посмеялись. Через день я получил телеграмму от затонских комитетчиков, чтобы я немедленно возвращался в затон. Сложив свои вещи в два вещевых мешка, мы с женой пешком дошли до Окшова. Шли быстро, ведь тогда были молоды. От Окшова наняли подводу до Бутылиц, и так, с большими препятствиями, то на товарном поезде, то пешком, потому что товарный поезд долго стоял на разъездах, шли до другого разъезда, спрашивая железнодорожников, долго ли будет стоять поезд, а если недолго, то садились в задний вагон на кондукторскую тормозную площадку и ехали. Таким образом мы добрались до Арзамаса, где пришлось ждать почти целый день, то на вокзале, то на платформе, так как в сторону Нижнего Новгорода поезда не шли, потому что путь был занесен, а паровозов со снегоочистителями было мало и с топливом было плохо. Вокзал был битком набит народом, и попасть внутрь было практически невозможно. Так вот, желающие попасть в здание вокзала кричали: «Идет! Идет! Идет!» и часть ожидавших выбегала на платформу, а на их место вбегали те, кто был на платформе и жаждал согреться в тепле. На вокзале мы видели, как с одного казачьего офицера солдаты срезали погоны поручика, а он стоял и озирался, как затравленный волк, потом зло улыбнулся и достал из кармана другие, полковничьи погоны, но и эти у него отобрали, сказав: «Что у тебя целый цейхгауз что ли?», – обшарили все карманы и выпроводили его на мороз. Наконец дали порожние товарные вагоны, и все пассажиры убрались в них. Так мы доехали до Нижнего Новгорода и пришли в затон. Уже спустя два месяца я узнал из газеты «Правда», как Елатьма была освобождена от белогвардейцев, а 8 февраля 1918 года был декрет Совнаркома о национализации торгового речного флота и мы, водники, стали хозяевами пароходов.
* * *
Вернуться на главную страничку
|
