Рязанщина знает сына...

Стихи
Вадима Ивановича
Зубарева

Из сборников разных лет

Из сборника «Барханы»
М. 1959

Врождённое
(стр. 11)

В глуши лесной, средь Муромских пустыней…

А.С.Пушкин

Как сквозь сон:
касимовские сани,
первопутком двинутые в стынь,–
там,
пониже города Рязани
и повыше
«муромских пустынь»…

Там
Елатьма –
есть село такое,
где веками души ела тьма…
Поднялся мой пращур над Окою:
– Аж темно,–
сплошная ель!
Эхма!..

Поплевал в ладони
да с размаху
крепко
в гулкий ствол
всадил топор…
Не носил он шапки Мономаха –
вот и не примечен до сих пор.

О его работе молодецкой
не расскажет дошлый старожил:
хоть простого званья
был он, дескать,
а ведь кто
Елатьму заложил?!

Пусть безвестных,
вспомню всё равно я
вас,
кому я – кровная родня –
тем обязан,
что своё, родное
началось Елатьмой для меня.

Но земля родная
только ль это –
дым черемух, что зимы белей,
в русской бане вымытое лето
трав,
хлебов,
картофельных полей,
осень перелесков поределых?

К ним
не так
моя любовь
мала,
чтобы уместиться ей
в пределах
одного рязанского села…



Азия
(стр. 33)

Не охоч
блуждать по белу свету,
я не гость,
а здешний старожил:
мой родитель
честно в землю эту
душу россиянина вложил.

И внушал себе,
вздохнув украдкой:
«Тоже не чужая сторона…»
Помню, как таинственно и кратко
величалась
Азией она.

Под Рязанью,
в лапотной деревне, говорили разное
о ней:
мол, едят без ложек
на ковре в ней
и не держат
для зимы саней…

Оказалась Азия
такою,
что хватало всем
её тепла;
и звалась иначе –
не Окою,
и в иную даль
река текла.

Было неуютно,
было дико
поначалу
в мазанке степной.
И назад тянуло…
Да поди-ка,
вымерь путь,
который за спиной!

Порешил родитель мой
остаться
на Аму-реке.
И самому
мне роднёй пора бы посчитаться
с древней азиаткою Аму.

И, признав
особенно своими
синие мещерские леса,
поступиться
сенью их –
во имя
той земли,
чьим сыном
родился.



Тихая пристань
(стр. 82)

До ближайшей железнодорожной
станции,–
считают осторожно,–
километров сорок – пятьдесят…
Спит Ока
в спокойствии глубоком.
Вот и пристань;
издали басят
пароходы, подходя к ней боком.
И тогда
торговки впопыхах
потчуют приезжих пирогами,
масло свежесбитое кругами
подают на влажных лопухах.

В избах – настежь окна.
Вроде сетки
под забором –
тень листвы сквозной.
Радио проснулось.
И соседки
чистят самовары бузиной.
Гуси лугом шествуют картинно.
Козы вдоль по улице пылят.
Бабка в душегрейке
хворостиной
гонит из малинника цыплят.

Голубь с колокольни
снежным комом
падает…
А перед исполкомом
легковик дежурит день-деньской.
Выглядит не слишком ли знакомым,
но – откуда взялся он
такой,
старый городишко над Окой?..

Из сборника «Караван»
Ашхабад 1961
 

Родное село
(cтр.9)

Всё некогда
в нем объявиться…
А только представить себе,
как тихо
поёт половица
в завещанной дедом избе,–

И вот оно:
взвоз над рекою
и гуси кричат у воды;
босых сорванцов беспокоя ,
антоновкой пахнут сады.

Но я признаюсь виновато,
что церковь за нашим плетнём
мне росписью стен жутковатой
особенно памятна
в нём.

Сей храмине быть
кораблю-де
подобной –
в боярском дому
работные русские люди
судили три века тому…

А сколько лаптишек стоптали,
покуда её возвели,
чтоб медью
петровских баталий
рвалась
к небесам
от земли!

Бывало здесь
тесно и смрадно
от бурых овчин и рубах.
Крестились.
Венчались.
Посмертно
лежали здесь
в грубых гробах.

…Давно
перестали молиться,
и нету крестов золотых…
Крестьянские тёмные лица
мне видятся
в ликах святых:

тоска,
безответность,
усталость
немая –
о чем не спроси…
В народе
таких не осталось –
иначе живут
на Руси.

Село поколенья иного,
роднее,
чем прежде, оно;
хоть родина –
это не ново,
а будто бы вновь
рождено!

И просто,
и трудно до пота,
и солоно
слово «судьба»,
понятное мне
как «работа»,
как – с детства –
«косьба»,
«молотьба»…

В любую страду и годину
своя, для меня ты слилась
со словом «судьба»
воедино,
рабоче-крестьянская власть!



Ока
(стр. 12)

Мокрый ветер
по снегам – неровным
и полозьями изборождённым.
Думы, думы
о земном и кровном, о себе,
в лесной избе рождённом.

О тебе, Ока,
о том, откуда «есть пришла»
Рязанская украйна,
без которой –
ни добра, ни худа,
без которой жизнь моя случайна.

Пращур мой
не княжеской породы:
пахарь – сам,
и знахарь – сам,
и бахарь…
Вот он весь,
мужик русобородый:
лапти
да холщовая рубаха.

Пришлый,
ног не чуя под собою,
не срубив хором
для новоселья,
сел он –
поразмыслить над судьбою,
над тобой, неведомой доселе.

Окунёшь ведерко ненароком –
Окуней твоих
бери рукою…
Он тебя окинул
светлым оком,
окая нарёк
рекой Окою.

Чай, и мы
не праздно дружбу водим,
если я
в неведенье счастливом:
полон
русской речи половодьем
или взят в полон
речным разливом?..



Памяти дедов
(стр.76)

В родной земле
почили деды –
моих родителей отцы;
а внуки с правнуками едут
далёко, в разные концы.

И сколько внове возмужалой,
неузнаваемой родни!..

У нас не стали бы, пожалуй
отчёта требовать они,
жалеть,
когда б их воскресили,
что позабылись имена
и две семьи по всей России
рассеяны,
как семена…



Из сборника

«Живая связь»
Ашхабад 1965
 

Лето
(стр. 106)

Не слышно гроз,
дожди все реже –
и вот
надолго дан отбой.
Я что ни день, то чаще грежу
Окой, березами, тобой.

Мне в пекле города, где липкий
асфальт подошвами промят,
недостает
одной улыбки,
леса Мещеры не шумят…

Скажи, немногого хочу ведь? –
С моей Мещерою родство
как дуновение почуять,
как близость шага твоего,
когда сулят издалека мне
не твой,
а неизвестно чей
неостывающие камни
среди удушливых ночей.

1958

Из сборника «В смене лет»
М 1975
 

Иду и думаю
(стр. 26)