ЕЛАТЬМА

<<<   И СПАСУТСЯ ТЫСЯЧИ   >>>

53. ДУХОВНЫЙ ПОДВИГ

Впервые о полной страданий, но удивительно светлой среди мрака и скорби мира сего судьбе схимонахини Серафимы Покровской поведала Тамара Захаровна Куприна, а её очерк был опубликован в 1999 году в журнале "Встреча" (культурно-просветительная работа) N 1-2' 99.

Материал Т.З.Куприной публикуется с разрешения и по желанию автора.

Схимонахиня Серафима

(Покровская)

Что это – рок? судьба? Особая печать, отметившая ее как избранницу Божию среди тысяч других ей подобных? Наверное, и то, и другое. Ибо все, что выпало на долю этой на вид смиренной – ныне согбенной, но не сломленной – схимницы, ни что иное как испытание Господне, крест его и благодать.

Родилась она в Сасове 3 марта (по новому стилю) 1898 года в семье священника. Впрочем, и отец ее, Семен Федорович Покровский, и мать, Евдокия Ивановна, также из семей священнослужителей. Так что служение Богу в их роду – семейная традиция. О своих родителях Серафима Семеновна рассказывает с чувством нескрываемого благоговения:

– Мама моя была очень добрая женщина. Принимала у себя всех нищих, больных, бездомных... Приютит их, накормит, отмоет... Грязные лохмотья их сожжет и даст им чистое белье и одежду...

На одной из стен матушкиной теперешней светлой «кельи», украшенной иконами святых, две черно-белые увеличенные фотографии ее родителей. Какие светлые лица! Отец в облачении священника, лицо умное, интеллигентное. А большие страдальческие глаза матери лучатся добром и чистотой. Сколько их, безвинных, сгинуло безвестно в России – единым росчерком пера антихриста.

Серафима была старшим ребенком в семье. А всего у Покровских было двенадцать детей: шесть сыновей и шесть дочерей. Утонул десятилетний Андрюша. Восемнадцатилетняя Люба умерла, заболев ангиной. Остальные пять братьев: Борис, Николай, Илья, Петр и Павел – позднее все стожили головы за Отечество во вторую мировую. Четыре сестры – Вера, Надежда, Любовь (названная в память умершей сестры) и Ольга – во время той же войны сгинули в ленинградскую блокаду.

Из всей большой семьи Покровских осталась в живых одна Серафима.

Когда она училась еще в третьем классе, загорелась желанием уйти в монастырь и посвятить свою жизнь Богу. Решение крепло, и в двенадцатилетнем возрасте Серафима Покровская покинула родительский дом и стала маленькой монахиней. Сначала в монастыре близ селений Можары – Борец-Сысои, затем – в Балкино, недалеко от Сапожка.

– 350 монашек было в монастыре, таких же молоденьких, как и я... Мать игуменья жалела нас... Когда мы работали на огороде, она разрешала нам в жару надевать легкие платья, – вспоминает матушка Серафима.

Четырнадцать лет провела она в монастырских стенах: училась, молилась, трудилась в поте лица своего.

В 1925 году монастырь разорили. Серафима вынуждена была вернуться в родительский дом. Отец в это время был настоятелем Троицкого собора в Ряжске. Родители построили ей келью, с ней жили еще четыре монашки из разоренного монастыря.

В 1933–1934 годах беды обрушились и на их семью. Когда стали раскулачивать, четыре сестры – Вера, Надежда, Любовь и Ольга – уехали в Ленинград к родственникам.

– Забрали папу и меня, – вспоминает Серафима. – С Рязани всех священников, монашек везли баржей до Горького, потом через Киров до Котласа... Там пересадка...

Тяжело вспоминать матушке Серафиме пережитое... Муки ада выпали на ее долю... Но мужественно продолжала она свое тяжелое повествование о лагерном быте, его кошмарах и ужасах. Однако испытания, выпавшие ей за нелегкую долгую жизнь, закалили ее страдальческое сердце, сделали его выносливым, научили разбираться в людях. С первого взгляда определит она, чего ты стоишь. Не всякому душу раскроет, не со всяким дружбу водить станет. Не с каждым и словом обмолвится. А если скажет, то, как говорится, не в бровь – а в глаз. Но доброе слово найдет для всех и общий язык – со всеми.

Иконка Богородицы «Достойно есть», подаренная

матушкой Серафимой Тамаре Захаровне Куприной.

Матушку Серафиму знаю уже добрый десяток лет. Не по возрасту шустрая, хотя и согнула ее жизнь. Но в согбенной ее фигуре, в проницательном взгляде, устремленном в какую-то недоступную нам даль, на всем ее облике – печать перенесенных страданий и вместе с тем – несломленность духа, затаенная сила сопротивления злу, невзгодам, лишениям. Глядя на нее, вспоминаешь некрасовские строки о Савелии-богатыре святорусском: «Клейменный да не раб!» Жизнь ее согнула, но не сломала.

Двенадцать лет лагерной жизни выпали на ее долю, если только можно назвать жизнью эти годы – между жизнью и смертью!

– Сколько нас погибло! Сколько расстреляли! Сколько монашек повесили и потопили! – горько восклицает матушка Серафима. – И тут же в отчаянии спрашивает:

– За что?

Четыре года провела она в Кандалакше Мурманской области на лесозаготовках. Валила лес. Выполняла всю мужскую работу. По прибытии в Кандалакшу разлучили Серафиму с отцом. Его отправили дальше. Он так и умер в заключении.

Следующие четыре года работала на заводе в Мурманске. Вместе с другими заключенными выжигали уголь, грузили его, возили на тачках.

Еще четыре года отданы воркутинским угольным шахтам. Там, внизу, в шахтах они грузили уголь на вагонетки, потом толкали их перед собой в гору, снизу вверх, к подъемнику. И так каждый день – каторга!

– Жили в однотесовых бараках, утопавших в снегу, – продолжала матушка свои тяжкие воспоминания. – Спали на голых досках, на горбылях, одевши. Ходили почти босиком – рваные, худые лапти да портянки. Столовых не было. Граммов триста хлеба да холодная вода – вот и вся еда. Двенадцать лет не были в бане. Нас вошь живых ела. А уж поиздевались над нами, – и горько вздыхает. – Вот: «Покровская Серафима Семеновна!» – вызывают. И объявляют: «Высшая мера наказания!» Поставят босиком на снег, смеются и стреляют... У нас, монашек, все подолы были прострелены...

А однажды загнали в сарай у озера 85 монашек, облили бензином и подожгли. Серафиму втолкнули последней. В страшной тесноте все кричали, обезумев от страха, задыхались от дыма. Серафима тоже в страхе копошилась под дверью, рыла в отчаянии руками песок... Дверь в конце концов как-то открылась, и она, не помня себя, в горящей одежде доползла до озера. По шею залезла в воду... Живой осталась она одна. Остальные 84 монашки сгорели заживо. Правая рука и бок у нее обожженные, до сих пор следы видны.

«Чем не злодеяния фашистов?» – думаю я, вспоминая белорусскую Хатынь, которая явилась миру позднее. – «Но то были чужие, а здесь – свои!»

Воистину – за что?

– На праздник Покрова не пошли однажды на работу, так опять в наказание нас на снег поставили, а потом и в ледяную воду по грудь на три часа загнали... А сколько нас утонуло! На работу возили через озеро. Большое, глубокое... Однажды насажали на ботничок 35 человек. Подул ветер волна пошла, стало захлестывать ботник. И пошел он ко дну. Я немного умела плавать и поплыла к берегу. Спаслись еще только три монашки. Все остальные утонули... Откуда брались силы? Не знаю. Бог спасал.

– Хотели, – продолжала матушка Серафима рассказ, – отобрать у нас кресты, книжечки божественные (молитвенники, евангелия), но мы не отдавали. И опять над нами издевались. Да как! Дадут кильки ржавленой и сто грамм хлеба (есть-то хочется!), а когда поешь – пить хочется! А пить не дают... В глазах туман. Только иногда схватишь горсть снегу – снегом глаза протрешь... И умыться не давали. У меня тело было как вот этот фартук, – Серафима указала на свой тёмно-коричневый фартук. – Думала, сроду не отмоюсь... Вышла из заключения в 42-м – куда идти? На кладбище ночевала, и в коровнике, в лесу, в сене и в соломе. Мама умерла в 41-м году в Сасове, там и похоронена. К родительскому дому подойти сама боялась – еще опять загонят! Куда деваться? А тут монашки, с которыми в заключении была, весточку из Мурома прислали, пригласили к себе. Спасибо им...

Дело весной было. Пошла матушка Серафима пешком из Сасова до Касимова. От Касимова дошла до Подлипок. В Подлипках молодой парень ехал на велосипеде, сшиб ее, да так и укатил. Хорошо один шофер ехал в Касимов, подобрал Серафиму и отвез в больницу. Врачи установили перелом правой ноги в двух местах... И, видно, так намытарилась Серафима Покровская за эти свои многострадальные годы, что в больнице, хоть и знала, что грех, с отчаяния просила врачей: «Сделайте мне смертельный укол! Жить больше не хочу!»

Три месяца пролежала она в гипсе. А потом, как выходили ее в Касимовской больнице, вновь отправилась кочевать. В одной избе сказала ей женщина: «Семья у меня большая больно, поди вон туда, там женщина одна живет и всех принимает...» Постучалась Серафима в указанную избу, где жила добрая женщина по имени Мария. Пустила та ее к себе. А на другой день, после праздника Успенья, пошли вместе в церковь в соседнее селение Ардабьево. Священник тамошний, отец Николай Сперанский, предложил бездомной Серафиме остаться при церкви. Так она и сделала. Служила алтарницей, помогала убираться, пекла просвиры. Перебралась жить в церковную сторожку. Добрые люди из Дмитриева и Ардабьева принесли ей валенки, варежки, теплые носки, галоши, сшили одежду, помогли, кто чем мог.

Четырнадцать лет прожила Серафима в Ардабьеве среди добрых людей и, может, жила бы там и по сей день, но недаром говорится: пути Господни неисповедимы.

Попала Серафима на операцию в Елатьму к знаменитому в то время хирургу Цыганову Василию Ильичу. А после операции работать уже не могла. Да и в Ардабьево далеко ходить: от Елатьмы – 15 км, а от Касимова – и того дальше. И опять помогли добрые люди! Прасковья Смирнова из деревни Мишуково, что близ Елатьмы, вместе с другими женщинами пошла по дворам с просьбой помочь бедной схимнице. И люди откликнулись: кто рубль дал, кто два... Одним словом, насобирали миром некую сумму и... купили Серафиме «домушку» в Мишукове. Как тут не вспомнить пословицу: «С миру по нитке, голому – рубашка!».

Добрым словом вспоминает матушка Серафима и продавщицу Елатомского сельпо Веру Петровну Родионову:

– С продуктами в то время плохо было. А Вера Петровна меня жалела. Килограмм 8 – 10 пшена насыплет. Тяжело, но я несу – от радости ног не чую... Хорошая была женщина.

38 лет прожила матушка Серафима в своей «домушке» в Мишукове. В Сабурово, в Ардабьево, в Касимов в церковь ходила, когда поправилась после операции. Сама добро творила, и ей добрые люди помогали.

В 1988 году была восстановлена в Елатьме кладбищенская церковь Всех Святых. Священник отец Анатолий приветил 90-летнюю Серафиму Семеновну, и стала она служить в церкви опять алтарницей. Года через три получила жилье прямо напротив церковного входа. И о вечном жилище матушка Серафима позаботилась: недалеко от входа на кладбище возле центральной дорожки приготовила себе могилку с крестом и оградой. Все сама предусмотрела: чтобы другим меньше хлопот было, когда придет час кончины. А когда отмечала она юбилей (сто лет! целый век за спиной!) в ее светлицу пришло особенно много людей, почитающих ее (да простится мне!) как святую. Поздравления, подарки, просто добрые слова – словно воздаяние за прошлые ее страдания и невзгоды.

Поздравляли церковные советы из Касимова и Елатьмы, администрация района и поселка, редакция районной газеты и АООТ «Елатомский масло-сырозавод», просто друзья и знакомые. Из Мурома приезжал батюшка, отец Кирилл, увез ее на машине в славный город Муром, куда она не дошла пешком в суровые годы... Там, в монастыре, чествовали ее как терпеливицу и страдалицу, пережившую лихие напасти, но не отступившую ни на йоту от Христова учения, не предавшую Христовой веры, непоколебимо и до конца стоявшую за веру православную.

И совсем прозаичное. За машину дров прошедшей весной отдала столетняя матушка Серафима 300 рублей. А их еще ведь надо распилить, расколоть, уложить... Хотя над окном матушки проходит газопровод в соседнюю квартиру. Казалось бы, чего уж проще? Но где вы, добрые люди?

Хочется пожелать нашей досточтимой матушке Серафиме доброго здоровья, еще долгих лет жизни, бодрости духа, а всем нам такой же крепкой веры, стойкости и мужества.

Тамара Куприна

п. Елатьма

Последующие публикации других авторов

о схимонахине Серафиме

«Я НЕ БОЮСЬ СУДА ЗЕМНОГО»

Схимонахиня Серафима (Покровская) родилась в 1898 году. В монастырь она ушла в 12 лет. В 26 её, как и многих священнослужителей, репрессировали. Последние четыре года она живёт в келье при храме Всех Святых города Елатьмы Рязанской области. В июле 2002 года мы побывали у неё в гостях. Рассказ схимонахини Никандры – о её жизни, о тех испытаниях, которые выпали на её долю, о людях, которые её окружали.

Мой папа протоиерей Симеон служил в Ряжском благочинии в Троицком соборе.

Протоиерей Симеон Федорович Покровский

Дедушка отец Феодор тоже был священником. Папин папа отец Алексий в Сасово служил. Он овдовел в 25 лет. У него был свой дом, но он жил с нами до самой старости. Он умер в алтаре, на Введение. Отслужил литургию. В одной руке – чаша, в другой – плат. Было ему 94 года. Тёти, две папины и две мамины, – в монастыре, в 60 км от нас жили. Сейчас там только одна колокольня осталась. Я к ним ходила.

Маму звали Евдокия. У меня было 6 братьев и 5 сестёр. Я – самая старшая и ходила в школу. Звали меня София.

Исполнилось мне 12 лет, и я решила пойти в монастырь. Прожила там месяца три–четыре. Папа приехал, а я яблоки в кучку собираю. Мы их возили продавать. У нас был большой сад. В деревню приедем, я, в платьице тёмненьком, кричу: «Монастырские яблоки! Монастырские яблоки!». А тут папу увидала, плачу: «Папа, я домой хочу!» – «Ну, поедем!». Потом передумала, осталась.

Первый год приходилось трудновато. Привыкла. Была пастушком, дояркой. 25 коров доила. На третий год меня пахать послали.

Монастырь у нас был не бедный. Много земли. 300 человек монахинь. Матушка хорошая – игумения Аркадия.
Грибы собирали, заготовляли. Они у нас стояли в мешках на печке. Суп варили с грибами, щи. Лапшу свою делали, натирали. Она подсохнет, её резали и варили. Кашу гречневую варили, пшённую с молоком, сыр. Рыбу ели, но не постом. Матушка скажет: «За рыбой». Салазки берём, мешка два привезём. Хлеб пекли, блины. Ложки и чашки деревянные были.

За солью ездили в Моршанск. Соли не хватало, и мы меняли её на горох. Один раз у нас соль по дороге отняли. К матушке идём, боимся. Она спрашивает: «Сами живы?» – «Живы». «Вот и слава Богу!».

Нас было четверо в келье. С нами жила матушка Параскева из Торжка, с палочку мою ростом. Мы её жалели. В трапезную идём: «Мать Параскева, собирайся». Сажаем её на руки и несём в трапезную. Однажды она приболела и говорит: «Не ходите сегодня на работу. Я, наверно, помру». Мы к матушке отпрашиваться. И остались дома. В семь часов она и говорит: «Сколько ко мне пришло монашек! Да какие все хорошие! Сколько у меня монашек в келье!». И умерла. 72 года ей было.

В 25-ом году я приняла мантию, и меня назвали Серафима.

А следующим годом нас всех из монастыря выгнали. Обратно пришла к родителям.
В 32-м начались гонения. Батюшек забирали. Всех монашек подобрали. Был у нас старец Паисий. Мудрый старец. Ходили к нему очень много, он всех принимал, благословлял. Лет ему было 80. Это был мамин брат родной. Его забрали, и он пропал без вести. Старица Матрёшенька была в селе Демьясове Путятецкого района. Тоже забрали, неизвестно, куда пропала. Отец Филарет был, наш духовник-исповедник. Но он умер дома. Его не забирали – он был старый. Когда начались гонения, мы к нему ходили.

В Рязани, как забрали нас, заставляли снять крестик. Но мы не отдали. Неделю стояли в камере в воде. Мама принесёт посылочку. А нам корочку хлеба в воду кинут, и всё.

Потом по этапу пошли. Четыре года в Кандалакше на лесоповале. Четыре года в Мурманске. Четыре года в шахтах в Воркуте.

В Кандалакше нас было 300 монахинь и примерно столько же священников. Жили в одном бараке перегороженном. Папу посадили вместе со мной. Ему пальцы на лесоповале отрубили. Два пальца осталось только. На моих глазах. Я пальчики его собирала, держала в руках. Лопухом завязала ему руки. Кровь льёт. У него заражение получилось, и через неделю он умер.

Раз согнали нас, монахинь, в сарай. Меня 85-ю, самую последнюю, туда затолкали. Облили сарай керосином изнутри и снаружи. И зажгли. Я топошилась, топошилась. Подрясник рваный горит. В дверь стучу. И вертушка отлетела, я выпрыгнула и ползком в озеро. А остальные все погорели.

Озеро было большое, глубокое. По нему лес валить плавали. Зимой по льду хорошо ходить. А летом на лодках ездили. По 40 человек нас сажали. Лодки маленькие. Однажды волна пошла, и людей смыло. Я плавать могла – выбралась. А утонуло очень много. Благочинная утонула, матушка игумения Аркадия тоже. Как она кричала: «Спасите, спасите!». И могли бы спасти, но конвой не допускал.

Жили в бараках. Кроватей не было. На нарах спали. Ни матрасов, ни подушек, ничего. Мама мне прислала посылку: валенки маленькие, коротенькие, кофту вязаную и шапку. Я приду с работы – ноги мокрые. В лес ходили 24 км. Лапти какие? Почти что босиком. Придешь и посушить негде. Вечером 300 г хлеба дадут, холодной воды кружку. Хоть бы кипяточку дали – душу бы отвели. Снега зимой наберём – и вода. Очистки ели. Идём – мусорный ящик. Мы их собирать, в карманы скорей, кто вперёд.

Каждый день в двенадцать часов открывают папку толстую. «Покровская Серафима Семёновна! Выходить к расстрелу!». Выходишь. Перекрестишься. Попрощаешься. Выведут человек 50 в ряд, поставят по четверо. Стреляют, а не убивают. И так каждый день. А потом терпение наше кончилось, и говорим: «Убивайте нас совсем, если вы Бога не боитесь!».

Как-то пришли мы с работы, из нашего барака вызывают 15 матушек. Нет их и нет. А на следующий день глядим – висят. Они поставят столбушки, доски на них, сверху перекладины и верёвки. Туда голову сунут, дёрнут и всё.

В 41-м у меня мама умерла. А освободилась я в 42-м. Пришла с работы. Идёт женщина, молодая, со списком: «Кто такая Покровская Серафима Семёновна? На освобождение». Я обрадовалась. А одевать мне нечего. Как же я босиком пойду? На ногах – лапти худые. Дали ботинки на деревянных подошвах, буханку хлеба и билет. Да билет мой пропал, потерялся. Денег ни копейки. Сначала ехала на подножке. А потом – пешком.

Недели три шла по Мордовии. Где пустят – заночую. Одна мордовка говорит: «От нас в 15 км церковь. Ты старайся на Троицкую субботу туда попасть». И я пошла. Пришла. Сижу на паперти и думаю, как же я пойду такая в храм? Башмаки у меня грязные, платок на мне рваный. Платьишко на мне, коричневое, еще монастырское, плохонькое, всё в заплатках. Сижу. Идёт староста церковный. Подходит ко мне: «Откуда Вы?». Я ему всё рассказала. Он сел, внимательно выслушал. Ушёл домой, возвращается: «Пойдёмте к нам домой». Повели меня в баню, а мне смениться нечего. Дали мне нижнее бельё, платьишко, тапочки, платок.

В церкви народу битком. На кануне пирогов и блинов – всего много. Батюшка отец Михаил старенький. Староста меня спрашивает: «Будете записки читать?». Поминовение читать некому. «Буду, говорю, читать». Матушка меня спрашивает: «А где Вы ночуете?» – «Где Господь благословит». «Пойдёмте к нам». Четверо детишек у них. А батюшка тоже был в заключении. Посидели, поговорили. На утро опять пошли в церковь. Матушка осталась дома шить мне платье новое, горошечками. И я жила у них две недели. Картошку полола, окучивала, лук полола.

Надо домой. А где мой дом? Я ушла от них. Прошла немного. Села на горочку и плачу: «Ах, ты, мамочка, мамочка! Кто меня встретит? Кто меня напоит?».

Пришла домой, а мне никто не рад. Никто. Родных никого не осталось. Братья на фронте погибли, сёстры в Ленинграде пропали. Сначала говорили – не она. Я была худенькая, как мизинчик. Дом наш был двухэтажный, и я боялась к нему подходить. Председатель говорил: «Убрать монашку обратно, чтобы не было в деревне». Три месяца в лесу сидела. Ягод наберу – землянички, чернички.

А потом, после войны, перестали приставать. Я в колхозе работала, картошку сажала, помидоры, огурцы собирала, капусту поливала. Начальство меня уважало. Дрова привозили, помогали.

Однажды батюшка Варнава из Санаксар мне говорит: «Матушка, а ты не боишься, тебя обратно посадят, загонют?». А я говорю: «Батюшка, на все воля Божия. А я не боюся! Ничего теперь не боюся!».

Гонения ещё будут. Но надо молиться, чтобы Господь продлил наши дни и не дал нам такое же гонение. Усердно молиться. На то монах и остался. В этом его предназначение – молитва за весь мир. Пусть монах в постели лежит. Он всё равно по чёточкам молится, даже во сне молится непрестанно. Утренние, вечерние, потом по чёточкам 300 Иисусовых, 200 Богородичных, 150 ангелу, 25 за игуменью, 30 за строителей, 60 за весь мир, земные поклоны, Апостол, Евангелие, Псалтирь (каждый день по 4 кафизмы).

Сладостей не надо много вкушать. Хлеб насущный есть? Есть. Вода есть? Есть. Слава Богу за всё! Слава Богу за радость! Слава Богу за скорби! Слава Богу за болезни!

Я прожила 104 года. Я не блудила, не пьянствовала, не воровала. Я не боюсь суда земного. Нисколько! Я боюсь Суда Вечного. Вечный Суд придёт – вот тогда судить будет.

Верить надо. Как святые жили? В молитве, в подвигах, ели плохо. А мы что сейчас? Наедимся, напьёмся. Ведь ничего нашего нет. Мы едим всё Божие. А нашего нет. Мы, грешные, дома украшаем, квартиры белим, красим, моем. А душу свою ничем не украшаем, не моем, не стираем. Так паук в паутине сидит, к нему муха забралась, жужжит – не вылезет от него никак. Так мы от грехов не вылезем никогда. Надо каяться. Идти на исповедь к священнику. Не копить грехов. Надо отмывать душу свою. И легче будет.

Материал подготовили
священник Сергий Миронов,
Татьяна Ртищева.
Издание церкви

Пресвятой Троицы

г. Коломны (Щурово)

«Глаголъ» № 22 (68),

20 ноября 2002 года.

Здесь можно послушать историю жизни матушки Никандры,
рассказанную самой схимонахиней